Неточные совпадения
Один только штатский советник Двоекуров с выгодою выделялся
из этой пестрой толпы администраторов, являл ум тонкий и проницательный и вообще выказывал себя продолжателем того преобразовательного
дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия
в России.
Они тем легче могли успеть
в своем намерении, что
в это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они
в один день сбросили с раската и утопили
в реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего
из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на
дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные.
Один из чертей вылез
из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не
один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.
Все дома окрашены светло-серою краской, и хотя
в натуре
одна сторона улицы всегда обращена на север или восток, а другая на юг или запад, но даже и это упущено было
из вида, а предполагалось, что и солнце и луна все стороны освещают одинаково и
в одно и то же время
дня и ночи.
Вронский был
в эту зиму произведен
в полковники, вышел
из полка и жил
один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и
в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им
в последние
дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся
в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
Не раз говорила она себе эти последние
дни и сейчас только, что Вронский для нее
один из сотен вечно
одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь,
в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни
в какой год у него не было столько служебного
дела, как
в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе
в нынешнем году
дела, что это было
одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись
одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном
в рот. Мать, застав их на
деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не
из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с голоду.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал
из дома с намерением не возвращаться
в семью, и с тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть
одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это
дело жизни
в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
Положение было мучительно для всех троих, и ни
один из них не
в силах был бы прожить и
одного дня в этом положении, если бы не ожидал, что оно изменится и что это только временное горестное затруднение, которое пройдет.
На другой
день,
в 8 часов утра, Анна вышла
одна из извозчичьей кареты и позвонила у большого подъезда своего бывшего дома.
Два мальчика
в тени ракиты ловили удочками рыбу.
Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим
делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами на воду. О чем он думал?
Взойдя наверх одеться для вечера и взглянув
в зеркало, она с радостью заметила, что она
в одном из своих хороших
дней и
в полном обладании всеми своими силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она чувствовала
в себе внешнюю тишину и свободную грацию движений.
— А плут порядочный должен быть этот Фомин, — сказал Гриневич об
одном из лиц, участвовавших
в деле, которое они разбирали.
И, получив утвердительный ответ, Степан Аркадьич, забыв и о том, что он хотел просить Лидию Ивановну, забыв и о
деле сестры, с
одним желанием поскорее выбраться отсюда, вышел на цыпочках и, как
из зараженного дома, выбежал на улицу и долго разговаривал и шутил с извозчиком, желая привести себя поскорее
в чувства.
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку
одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко
дню рождения
в прошлом году), обделанные
в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся рукой к тому месту, где
в спальне у него висел халат.
Его товарищ с детства,
одного круга,
одного общества и товарищ по корпусу, Серпуховской,
одного с ним выпуска, с которым он соперничал и
в классе, и
в гимнастике, и
в шалостях, и
в мечтах честолюбия, на-днях вернулся
из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам.
Занимая третий год место начальника
одного из присутственных мест
в Москве, Степан Аркадьич приобрел, кроме любви, и уважение сослуживцев, подчиненных, начальников и всех, кто имел до него
дело.
В тот
день, как Сергей Иванович приехал
в Покровское, Левин находился
в одном из своих самых мучительных
дней.
Кити была
в одном из своих счастливых
дней.
Было у Алексея Александровича много таких людей, которых он мог позвать к себе обедать, попросить об участии
в интересовавшем его
деле, о протекции какому-нибудь искателю, с которыми он мог обсуждать откровенно действия других лиц и высшего правительства; но отношения к этим лицам были заключены
в одну твердо определенную обычаем и привычкой область,
из которой невозможно было выйти.
Дарья Александровна должна была согласиться, и
в назначенный
день Левин приготовил для свояченицы четверню лошадей и подставу, собрав ее
из рабочих и верховых, очень некрасивую, но которая могла довезти Дарью Александровну
в один день.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего
одно из важнейших мест
в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч
в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как
дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
«Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились
из лодки; ее волосы касались воды; минута была решительная. Я уперся коленкою
в дно, схватил ее
одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее
в волны.
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни
одного существа, которое бы поняло меня совершенно.
Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я
в самом
деле…
Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь —
из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Молча с Грушницким спустились мы с горы и прошли по бульвару, мимо окон дома, где скрылась наша красавица. Она сидела у окна. Грушницкий, дернув меня за руку, бросил на нее
один из тех мутно-нежных взглядов, которые так мало действуют на женщин. Я навел на нее лорнет и заметил, что она от его взгляда улыбнулась, а что мой дерзкий лорнет рассердил ее не на шутку. И как,
в самом
деле, смеет кавказский армеец наводить стеклышко на московскую княжну?..
Последние слова он уже сказал, обратившись к висевшим на стене портретам Багратиона и Колокотрони, [Колокотрони — участник национально-освободительного движения
в Греции
в 20-х г. XIX
в.] как обыкновенно случается с разговаривающими, когда
один из них вдруг, неизвестно почему, обратится не к тому лицу, к которому относятся слова, а к какому-нибудь нечаянно пришедшему третьему, даже вовсе незнакомому, от которого знает, что не услышит ни ответа, ни мнения, ни подтверждения, но на которого, однако ж, так устремит взгляд, как будто призывает его
в посредники; и несколько смешавшийся
в первую минуту незнакомец не знает, отвечать ли ему на то
дело, о котором ничего не слышал, или так постоять, соблюдши надлежащее приличие, и потом уже уйти прочь.
Когда услышал Чичиков, от слова до слова, все
дело и увидел, что из-за
одного слова ты произошла такая история, он оторопел. Несколько минут смотрел пристально
в глаза Тентетникова и заключил: «Да он просто круглый дурак!»
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его
в гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об
одном очень нужном
деле.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а
в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да
дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением
в лице и
в глазах, как
в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни
один из учеников
в течение круглого года не кашлянул и не высморкался
в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
В голове просто ничего, как после разговора с светским человеком: всего он наговорит, всего слегка коснется, все скажет, что понадергал
из книжек, пестро, красно, а
в голове хоть бы что-нибудь
из того вынес, и видишь потом, как даже разговор с простым купцом, знающим
одно свое
дело, но знающим его твердо и опытно, лучше всех этих побрякушек.
Дело требовало большой внимательности: оно состояло
в подбирании
из нескольких десятков дюжин карт
одной талии, но самой меткой, на которую можно было бы понадеяться, как на вернейшего друга.
Будет, сердечная, выбегать всякий
день на базар, хватаясь за всех проходящих, распознавая каждого
из них
в очи, нет ли между их
одного, милейшего всех.
Из толпы узких, небольших и обыкновенных голов высовывал свое толстое лицо мясник, наблюдал весь процесс с видом знатока и разговаривал односложными словами с оружейным мастером, которого называл кумом, потому что
в праздничный
день напивался с ним
в одном шинке.
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою
из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне,
в татарской одежде полтора
дни и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал
в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
В один из таких
дней двенадцатилетний сын Меннерса, Хин, заметив, что отцовская лодка бьется под мостками о сваи, ломая борта, пошел и сказал об этом отцу.
Накануне того
дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен, рассказал девочке на берегу моря сказку о корабле с Алыми Парусами, Ассоль
в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом.
Произошло это утром,
в десять часов.
В этот час утра,
в ясные
дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери. У постели его стояла Настасья и еще
один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень
в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика.
Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
Но теперь, странное
дело,
в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка,
одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет
в грязи или
в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
Сибирь. На берегу широкой, пустынной реки стоит город,
один из административных центров России;
в городе крепость,
в крепости острог.
В остроге уже девять месяцев заключен ссыльнокаторжный второго разряда, Родион Раскольников. Со
дня преступления его прошло почти полтора года.
Не явилась тоже и
одна тонная дама с своею «перезрелою
девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две
в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся
из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на
днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак
в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как
один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
На другой
день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, — сказал он мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались
в одних камзолах и обнажили шпаги.
В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились
в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас
в торжестве, шагая с удивительной важностию.
Два инвалида стали башкирца
раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж
один из инвалидов взял его руки и, положив их себе около шеи, поднял старика на свои плечи, а Юлай взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот,
в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
Вы пра́вы:
из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами
день пробыть успеет,
Подышит воздухом
одним,
И
в нем рассудок уцелеет.
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей
в тот же
день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась
в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб.
Уже светало;
в сером небе появились голубоватые ямы, а на
дне одной из них горела звезда.
— Вы заметили, что мы вводим
в старый текст кое-что от современности? Это очень нравится публике. Я тоже начинаю немного сочинять, куплеты Калхаса — мои. — Говорил он стоя, прижимал перчатку к сердцу и почтительно кланялся кому-то
в одну из лож. — Вообще — мы стремимся дать публике веселый отдых, но — не отвлекая ее от злобы
дня. Вот — высмеиваем Витте и других, это, я думаю, полезнее, чем бомбы, — тихонько сказал он.
— Ведь вот я — почему я выплясываю себя пред вами? Скорее познакомиться хочется. Вот про вас Иван рассказывает как про человека
в самом
деле необыкновенного, как про
одного из таких, которые имеют несчастье быть умнее своего времени… Кажется, так он сказал…
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись
в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а
в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение
в том, что оно не нашло
в себе сил продолжить
дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На
одном из вечеров он покаянно сказал...